Трудно писать воспоминания о родном отце. Вроде бы все известно, все на глазах. И нет чего-то особенного, личного. Есть много людей, которые и 30, и 20 лет назад, и последние годы проводили около отца Александра больше времени, чем ближайшие родственники. Но можно вспомнить какие-то моменты из детства, где я детским сердцем чувствовал, что у меня есть отец.

Так сложилось, что отца я видел крайне редко. Мама, Нина Ивановна, мне напоминала жену военного, которого все время переводили из части в часть.

Томск до 75-го года и Новокузнецк в 75-м не помню. Помню, как мы приехали в Новосибирск, мне было лет 5. Мама сказала, что это наш новый дом, в котором мы постараемся остаться на долго. И действительно там, на третьем Трикотажном переулке, в доме №9 прошло все мое детство. Сестра к переезду в Новосибирск успела сменить 4 школы в разных городах Сибири. На торжественной линейке, когда меня принимали в первый класс, сестра меня вела за руку как выпускница — ученица десятого класса. Меня Господь сподобил учиться с первого по десятый класс в одной общеобразовательной школе и в одной музыкальной. В общей сложности прожил в Новосибирске четырнадцать лет.

Есть буквально отдельные обрывки воспоминаний из детства до школы. В семидесятых годах отец имел дома две комнаты на первом этаже, куда меня редко пускали, они почти всегда были закрыты. Отец был секретарем Епархиального управления, которое состояло из архиепископа Гедеона, отца и секретаря-машинистки. Большую часть времени он проводил в управлении, на церковных службах и в поездках по епархии, в которую тогда входило шесть областей Западной и Восточной Сибири.

Помню, один раз меня отец взял на требы — выезды по домам, где он исповедовал, причащал, а, может, и отпевал. Для меня это был праздник, я ехал на Волге, впереди седел отец. В итоге с непривычки меня затошнило, отец остановил машину и по-отечески возился со мной. Этот случай запомнился.

Примерно в те же годы ходили с отцом в зоопарк. Остановились возле большой птицы на длинных ногах. Отец сказал, что ее зовут также как и его — секретарь.

Тетя Таня, сестра отца, с супругом тогда еще протодиаконом Александром Реморовым жили на территории Епархиального управления. Я бывал у них, ездил на детской машине, которую она подарила мне, по территории Епархиального управления. Бывало, с отцом попадал на прием к архиепископу Гедеону, впоследствии митрополиту. Ярко запомнилась домовая церковь Владыки. И как Владыка дал мне яблоко, как мне тогда казалось, огромных размеров. И когда я не знал, что делать с таким большим фруктом, Владыка его разломил своими могучими руками, что произвело на меня неизгладимое впечатление.

В 1980 году отец приобрел для своих родителей чтеца Иоанна и инокини Серафимы (тогда еще Анны Никифоровны, а для нас бабы Ани) дом по улице Черняховского. Это в десяти минутах ходьбы от Епархиального управления, а наш дом был на другом конце полутора миллионного города. Отец больше жил рядом с местом службы, а я периодически его навещал. Помню, как мы шли к нему домой. Было звездное небо, теплый летний вечер. Отец никуда не торопился, и рассказывал мне историю Иосифа Прекрасного, очень живописно и подробно. Я чувствовал себя счастливым, что у меня есть отец. Это, пожалуй, одна из немногих историй Ветхого Завета, с которой я познакомился до семинарии.

Когда в 1979 году пошел в первый класс, я уже практически отца не видел. Его постоянно переводили с одной церковной стройки на другую. Я всегда приезжал к нему в гости на каникулах. Помню, как был в Ачинске и Прокопьевске. В Прокопьевске — еще шестилетним.

Помню, что рядом с храмом строили туалет. За церковным домом, здесь же на территории храма, росло несколько деревьев. Я дружил с каким-то мальчиком одного из работников храма. Он к тому моменту уже перешел в третий класс, и был для меня очень большим. Мой отец дал денег его отцу, и мы вместе сходили в магазин и выбрали гамак. Гамак повесили на деревьях возле окна, где отец работал. Старший товарищ меня нередко выгонял с гамака. В какой-то момент в порыве гнева я громко назвал его дураком. Помню, как отец позвал меня в дом, что-то рассказал о пагубности сквернословия, снял ремень, и раза два ударил. Думаю, что это было единственное телесное наказание за всю жизнь. И именно этот факт сыграл важную педагогическую роль, как печать. На протяжении всего обучения в школе сверстники не могли вытянуть из меня ругательного слова, даже провоцируя, нарочито употребляя маты. Для меня было важно, что отец не наказывал меня ни за какие шалости, но наказал за сквернословие.

В школе практически сразу меня стали воспринимать, как ребенка из неполной семьи. Отца практически не было рядом. А когда в 83-м году отца посадили, это мнение закрепилось. Похолодело отношение к нашей семье и со стороны духовенства.

Помню, как 84-м или 85-м летали с дядей — отцом Борисом Пивоваровым (братом отца) в Кызыл, столицу Тувы, где отец отбывал вторую половину срока на поселении («на химии»). По дороге была транзитная посадка в Абакане. Из-за нелетной погоды вылет отложили до утра, и многие местные разъехались по домам. Но самолет простоял шесть часов и вылетел вечером. Я долго задавался вопросом, что будет с теми пассажирами, что поверили объявлению, и остались в Абакане.

В Кызыле увидел, как отец живет. Это был небольшой домик, за отцом ухаживала монахиня Любовь (Людмила Карловна Щепкина). Ярко запомнилась собака, с которой меня отец познакомил с помощью постного печенья. День отец работал, вечером проводил время со мной.

Помню, что именно там он научил меня играть в шахматы. Отец показал место своей работы. Как мне показалось, кирпичный завод находился минутах в 40-ка ходьбы от дома. Вагонетки, на которые отец складывал сырые кирпичи, были выше человеческого роста. Мне казалось, что их невозможно сдвинуть с места. Но отец их грузил и катил к раскаленным печам.

Но самое тяжелое было для отца, что ему было запрещено служить Литургию. Только впоследствии я узнал, что с устного разрешения Владыки Гедеона он один раз служил в Кызыле и причащался тайно ночью в закрытом храме.

Помню, отца отпускали из Кызыла на похороны родителя — чтеца Иоанна в Новосибирск. Это была моя встреча и с отцом, и с родственниками — всеми Пивоваровыми. Я более близко знакомлюсь с двоюродными братьями Борисовичами Георгием и Александром. На этих похоронах в первый раз осознаю, насколько я не попович. Я так же как они учился в музыкальной школе, пел, имел музыкальный слух, но не мог спеть с ними обыкновенной Панихиды, которую они знали наизусть. Меня в смущенье приводили поданные мне для чтения книги на славянском языке. Я не знал наизусть утренних и вечерних молитв, да и вообще читал их, коверкая, по слогам.

Мама пела в церковном хоре, и каждую субботу вечером и в воскресенье утром с ней был на службе. Но на неделе она работала на двух работах, чтобы у нас с сестрой все было не хуже, чем у других. Приходила вечером, помогала мне выполнить домашнее задание, которое я сам не мог сделать, например, по немецкому языку. Молились мы утром и вечером чаще всего кратко — 2-3 молитвы. Утренних и вечерних я не знал. Что наводило ужас на моих более набожных родственников. Меня пытались привлекать к общесемейным мероприятиям, таким как рождественские славления. Но я был великовозрастной белой вороной, которая не знает ни колядок, ни рождественских стихов. Одним словом, примером того, каким поповичем быть нельзя.

Во время обучения в старших классах меня стали привлекать в алтарь в Вознесенском кафедральном соборе, где пела мама в хоре, тетя Таня руководила в последствии этим хором, два дяди — отец Борис Пивоваров и отец Александр Реморов служили. Носил свечу на службах митрополита Гедеона. Но от этого не становился более своим, скорее тем, кого необходимо пожалеть.

В школе я наоборот воспринимался как попович без отца. Учился сносно, до восьмого класса без троек. Учителя относились положительно, хотя я и портил классу и школе картину тем, что не был комсомольцем.

Почему-то вопроса о том, куда идти после школы не было. Как и отец, я собирался стать священником. В классе восьмом или девятом узнал от матери, что будущий священник должен сохранить целомудрие до брака. Это запечатлелось как грань, которую нельзя переходить. Шли годы перестройки. В старших классах процветала «свободная любовь». После окончания музыкальной школы появилось свободное время. Когда мои одноклассники ухаживали за девушками, я играл на клавишных в школьном ансамбле, который впоследствии преобразовался в рок-группу «Четвертое измерение» (по стилю музыки и текстам это был полный плагиат под «Машину времени»). Репетиции занимали весь досуг, не до девушек, хотя в субботу, воскресенье продолжал ходить в алтарь. Но с этого времени, как мне казалось, я еще меньше стал восприниматься родственниками по Пивоваровской линии, как правильный попович.

После отбывания срока отец долгое время не мог получить разрешения от светских властей на продолжение служения священником. Первым приходом после заключения у отца стало село Колывань Новосибирской области. Это был маленький храм, переделанный из жилого дома. Там я в первый раз взял в руки Часослов и пытался читать во время службы шестопсалмие и часы. Не долго служил отец в Колывани.

Следующим местом служения стал г. Тобольск, Тюменской области. И я видел отца только приезжая к нему на каникулы.

Отец открывает первую в Сибири и первую в перестроечные годы (одновременно со Смоленской духовной школой) Тобольскую духовную семинарию в 1989 году. Сестра Ангелина Александровна к этому времени уже закончила не только музыкальное училище и регентское отделение при Ленинградской Духовной Академии, но и руководила хором Омского кафедрального собора. В 90-м году отец приглашает сестру с будущим супругом музыкантом Сергеем Борисовичем Толстокулаковым организовывать регентское отделение при Тобольской Духовной Семинарии, а меня поступать в нее на пастырское отделение. В 1992-м году, ко времени, когда отец перешел в Омскую епархию, после раздела Омско-Тюменской на две, регентское отделение уже крепко стояло на ногах под управлением сестры. Я оканчивал 2-й курс семинарии, неся послушания регента второго состава мужского хора семинарии. Первым составом и сводным хором руководил игумен Максим (Дмитриев), ныне епископ Барнаульский и Алтайский. Приходилось мне бывать и в поездках с Владыкой Димитрием, тогда еще епископом Тобольским и Тюменским, в составе поющего квартета. Руководить поющей десяткой на службах. Одним словом никаких причин, чтобы оставить духовную школу. Но когда отец предложил ехать с ним в Омск, в течение лета найти себе невесту, принять сан, и доучиваться в другой семинарии заочно, я доверился решению отца, и не сразу получил благословение от Владыки Дмитрия на прошении о переводе в другую семинарию.

В Омске в ситуацию вмешалась сестра отца тетя Лена (монахиня Мария), которая убедила нас обоих, что необходимо очно закончить семинарию. Отец отправляет меня на 3-й курс в Курскую Духовную Семинарию, которую возглавлял тогда сибиряк игумен Иоанн (Попов), ныне архиепископ Белгородский и Старооскольский. В Курской семинарии я буквально с сентября попадаю в мужской квартет, который начинает ездить по епархии с архиепископом Курским и Белгородским Ювеналием. А месяца через 4 Владыка делает меня своим секретарем, и немалую часть учебного времени мне приходится проводить в епархиальном управлении и поездках.

Осенью 1993 года, когда я был уже на четвертом курсе, отец переезжает в Новокузнецк и принимает полуразрушенный Спасо-Преображенский собор. В это время в разговорах по телефону со мной он говорит о том, что желает нас с сестрой Ангелиной видеть в Новокузнецке, и надеется в следующем 1994 году открыть в Новокузнецке Духовное училище с пастырским и регентским отделением, в котором нас видит его помощниками. После венчания с супругой Серафимой, в девичестве Белецкой, в марте 1994 года мы едем в Новокузнецк, чтобы мне здесь принять священный сан, и уже в качестве клирика Кемеровской и Новокузнецкой епархии оканчивать Курскую Духовную Семинарию.

28 сентября Владыка Софроний издает Указ об открытии Новокузнецкого Православного Духовного училища, в котором были обозначены должности Владыки, как Ректора, отца — проректора, моя — инспектора, сестры — зав. регентским отделением. Отец не только нашел здание, но и берет это училище на полное обеспечение на баланс полуразрушенного еще Спасо-Преображенского собора. Это были подвижнические годы. Много миссионерских проектов по больницам, зонам, селам, в СМИ, концертов, изданий книг, дисков, нот, открытий новых храмов, и часто на голом энтузиазме. Отец был полностью поглощен службой, работой, и все старались подражать ему в ревности.

Особенно трудные были первые три года. Было тяжело строить собор и полностью обеспечивать Духовную школу. Зарплаты были почти самые низкие в епархии, но все горели, вдохновляемые личным примером отца.

У меня не было никогда близких сыновних отношений, все время моего становления проходило как-то на расстоянии от отца. Даже когда мы находились в одном городе, Новосибирске или Тобольске, мы почему-то жили порознь. Был случай, когда отец служил в Колывани, мне было 14 лет, я попросил его купить мопед, по тем временам большая роскошь. Он не отказал, сразу дал денег. Лишь впоследствии я узнал от других людей, насколько тяжело ему было финансово в это время, возможно, это были его последние деньги. После этого я уже боялся о чем-то просить отца, так как сложно было предугадать, он имеет возможность помочь, или отдает последнее.

Помню 1995 год, второй год Новокузнецкого духовного училища. Собор с трудом сводит «концы с концами». У меня жена ждет второго ребенка. Мы по неопытности еще не можем дотянуть от зарплаты до зарплаты. Жена на последнем сроке хочет молока, предлагает попросить денег у отца. Но мне мешают комплексы. И не столько комплекс отчужденности, сколько боязнь безотказности отца, и никогда не узнаешь, тяжело ли это для него было. Когда у нас было уже трое детей и нам предложили съездить впятером по цене троих в Турцию, как только мы проговорились, отец сразу проплатил эту поездку. В последствии он сам приобрел нам личную квартиру, и даже машину. Но всегда казалось, что он ждет, чем нам помочь, когда мы у него что-нибудь попросим. И сам нередко задавал вопрос о том, что нам необходимо? Чтобы проявить к нам особое отношение, как к детям.

К 1999 году отец помог мне закончить Московскую Духовную Академию, оплачивая поездки на сессии. Ко времени смерти отца уже было видно, что у меня получается красный диплом в Кузбасской педагогической академии. Хотелось как-то проявить себя самостоятельно. Попросил ходатайствовать перед Владыкой о назначении меня в приписные к собору храмы Иверской иконы Божией Матери и святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Отец исполнил. Хотя хотел меня видеть рядом с собой в соборе.

В последние годы пытались заработать на отпуск сами. Семьей в восемь человек тяжело куда-то выехать на поезде, но на машине получалось. Пытались жить финансово независимо; последние годы — с помощью Интернета. Помню, как в 2005 году во время отпуска на юге у нас сломалась машина, я боялся, что необходим капитальный ремонт двигателя, на который у нас не запланировано было денег в отпускном бюджете. Я позвонил отцу. И он был рад, что может помочь своим внукам.

Последние месяцы жизни отца вновь служил с ним в соборе. Да и было бы странно служить в приписном храме, когда в соборе осталось три священника, включая отца Александра.

Отец сильно болел, отнимались ноги и рука. Но он никому старался не подавать вида, как ему тяжело. В эти месяцы он больше времени уделял внукам. Зная, что моя супруга Серафима с детьми сами пели Всенощную и Литургию в храме святых равноапостольных Мефодия и Кирилла, поставил их петь ранние Литургии в воскресенье в соборе, которые служил сам. Выходил на клирос — петь с ними и пообщаться.

Март, апрель, май 2006 года он практически не пропускал служб, пел и читал на клиросе, и, если не обе службы в день, то одну обязательно. Казалось что хозяйство, стройка, поездки к спонсорам, все отошло на второй план, осталось главное — Богослужение.

За день до смерти отец позвонил моей супруге и долго давал наставления по телефону, о том, как она должна относиться к мужу и многое другое, что мне неизвестно. Серафима была удивлена, никогда отец не говорил с ней так. Обычно быстро, кратко, по делу, а тут «словно прощаясь». За день до смерти отец привез продукты (мясо, купленное за городом, на трассе), он и раньше так помогал мне и сестре. Сейчас он уже физически не мог выйти из машины, подозвал меня к себе, обнял, и, когда я закрыл дверь и машина поехала, он долго меня крестил, благословлял из машины. Больше я его не видел живым.

Царство Небесное тебе, дорогой мой родитель!

Источник: «Отец Александр: воспоминания о митрофорном протоиерее Александре Ивановиче Пивоварове» / Гл. ред. — Карышев К.Л. — Новокузнецк: Сретение, 2008. — 248 с.