Каждый человек имеет своё дарование. Если есть один дар, то противоположный, как правило, отсутствует. Кто книжный, тот не управитель. Сильный администратор — проповедник никакой. Если проповедник, то еще не богослов; если богослов, то уже не духовник — подлинное пастырство дается с трудом. Один учительствует, другой строит, а третий молится.

Отец Александр — исключение из этого правила. Он поразительным образом сочетал в себе почти все дары. Пастырь и отец — он же замечательный вдохновенный проповедник. Просветитель, кандидат богословия в шестидесятые годы, когда это было так недоступно. Он, как только стало возможно, организовывает воскресные школы, семинарию, училище, гимназию. Задолго до этих учебных заведений существовала в Томске «пивоваровская кочегарка», в которой часто сменяющие друг друга церковные кочегары и дворники становились священниками и диаконами. Батюшка еще в советские годы породил целую школу духовенства и православных мирян, которых десятки лет называли «пивоваровскими». Это некий особый духовный уклад, не духовная школа, а школа духа. Десяткам священников и множеству верующих он был аввой. При этом батюшка усердный службист, тонко понимающий и чувствующий службу, любящий её. Знаток Устава.

А как он пел! Прекрасный голос и тонкий музыкальный слух служили молитвенному излиянию его сердца. Не только священников, но и множество псаломщиков подготовил батюшка для церкви. И вот такой пастырь был еще и опытным, умным, иногда даже крутым администратором. Управлял блестяще – сколько неосуществимых замыслов осуществил! Управитель – он одновременно преданно и талантливо помогал Управляющему епархией архиерею, умел быть послушным и услужливым. Всё мог достать, щедро делился. Неутомимый строитель. Песок, бетон и балки были ему также послушны, как ноты, книги и сердца людей. Сколько отремонтированных, перестроенных, построенных, отреставрированных храмов оставил он на Сибирской земле! Глубокая вера и преданность традиционному православию, впитанные с детства, соседствовали в батюшке с широтой взглядов, любовью и разумно-вдумчивым отношением к христианам других конфессий и людям любых убеждений и взглядов.

И всё-таки не дары, столь щедро излитые на отца Александра Господом, в первую очередь пленяли людей. Было в нём еще нечто иное — харизма любви и отцовства. Что-то пронзительно родное.

Прикоснувшийся к этому однажды оставался «пивоваровским» навсегда.

«Елея же и вина не повреждай» (От. 6, 6). Крепкое вино православия в 1970-х годах мне, тогда еще молодому протестанту-меннониту, дал испить Игнатий Лапкин — известный православный проповедник — мирянин из Барнаула. Это не был разбавленный напиток божественной истины и человеческих мудрований, который был мне ведом до того. Я был сокрушен, я нуждался в исцелении. Оно пришло через второго человека, которого дал мне на моем пути в спасительную Церковь Господь. Он возлил на мою рану исцеляющий елей рукой отца Александра.

Поиск истины становился для меня тяжелей и тяжелей. Душа была готова принять истину Божию, какой бы она ни была, и жаждала спасения. Где подлинная Церковь Христова?

Впервые об отце Александре я услышал, будучи еще студентом Томского университета. Мне рассказали, что в Томске некогда служил православный священник, кандидат богословия, прекрасный проповедник. Это мне было интересно. Потом узнаю, что отец Александр в близкой духовной дружбе с Игнатием (1977 год) и секретарь самого архиепископа Новосибирского. В душе трепет: я его еще не видел, а уже весь тянусь к нему; душа знает — у него найду исцеление. Не ошибся.

Нелегко было протестантскому парнишке-студенту добраться до секретаря архиепископа. И вот я перед ним. Священник лет сорока, в очках, быстрый, весь в делах и при этом такой усталый, со мной много не говорит, но и не отстраняет куда подальше. Для меня он сразу — отец, носитель любви и Божиих дарований. При этом всё общение со мной мимоходом. Он весь вокруг архиерея, кругом много священников, других людей, и я там мельтешу. И вдруг происходит самое главное. Трудовой день у него, кажется, закончился, и он везет меня к себе домой. Там его матушка, дети, а меня он устраивает в своей комнате, напоминающей келью, хотя знакомству нашему первый день! В эту келью я помещен на целую неделю.

Сказал только два слова:

— Читай, молись!

Свободным, как я понял, он не был не только днем, но и ночью: за неделю я видел его дома всего несколько раз. Зато какое чудо! — в моем распоряжении была его библиотека, о какой тогда и мечтать нельзя было. Протяни руку — и в твоих руках творения отцов и учителей первого, второго, третьего, четвертого и далее веков. Потрясающе! Спасительная Истина Божия открывалась в её неповрежденной преемственности Предания от Христа, апостолов, ранних христиан до нашего времени. Я читал. Читал и молился, как батюшка сказал. Вот слово святого Григория Богослова о крещении.

Он пишет, что если дух коснулся сердца вечером, не жди утра, иди, крестись. А тут и батюшка вернулся домой. Уже поздно. Я спускаюсь к нему вниз — он спит на сундуке. Тормошу его. Где мне, юноше, понять его усталость.

Говорю:

— Батюшка, Григорий Богослов пишет, что если слово коснулось сердца вечером, не жди утра. Томлюсь, не могу больше ждать.

Вот тут бы и подвиг батюшке совершить, взять да и окрестить еретика ночью, до утра еще! А ему и глаза открыть трудно, но, поняв, о чем я, снова мне то же самое твердит:

— Читай, молись!

И дальше спит. А я наутро всё еще без крещения, душа томится.

Где-то через неделю приходит с каким-то приезжим священником и сообщает, что купил мне билет на самолет для возвращения домой:

— Лети в Томск, а если захочешь принять крещение — сообщи, я сразу же приеду.

Я в смущении думаю: «батюшка, ну подтолкни меня чуть-чуть — и я буду хотеть». Но нет. С его стороны никакого движения меня обращать. Уже спешу на посадку, а маститый протоиерей провожает меня (кто я ему?), долго стоит и с такой любовью смотрит мне в след. Самолет поднялся в воздух.

«Всякое ведь бывает, — мелькнуло у меня в голове, — самолет и упасть может, а крещен ли я? Прощены ли мои грехи?» На душе неспокойно. Так и в Томск вернулся.

Почему батюшка мне не помог? Немного нужно было, чтобы я принял от него крещение. Наконец, указание пришло свыше. На мой мучительный вопрос: креститься или нет — Господь указал мне воду. Тут же батюшке в Новосибирск была послана телеграмма. И тот, кто не крестил меня, когда я жил у него, прибывает из Новосибирска и крестит меня. У него, естественно, были и другие, кроме меня, дела, однако, ему пришлось хорошо потрудиться, чтобы найти меня в университете, в котором училось пятнадцать тысяч студентов. Ни адреса, ни номера телефона моего он не знал.

Не обычное, здравое суждение вело батюшку, а Сам Господь, чтобы другие приходили через него к Богу. Вино и елей. Обличение и утешение. Игнатий и отец Александр. Через них открылась мне дверь в церковь Христову. Тот и другой благословили меня на брак и священство.

Лида приехала учиться в Томск из Киргизии в 1971 году, и сразу студентка первокурсница начала разыскивать молитвенный дом. Уверовала она еще дома в баптистской общине. Не точно зная адрес, она попала вместо молитвенного дома в Петро-Павловский собор, находящийся на той же улице.

Понадеялась, что и там верующие, может, подскажут.

В храме шла служба. Было много священников. Несмотря на всю непривычность обстановки, ей в соборе нравилось. И даже душа раскрылась к молитве. Достояла до конца. Вышел из алтаря высокий молодой священник, к нему потянулись бабушки. Батюшка, будучи в два-три раза моложе окруживших его, начал их отчитывать так, как отцы отчитывают иногда своих детей. Дело было в том, что баптисты захаживали иногда в православный храм и с Библией в руках пытались вылавливать там простодушных прихожан. И вот дошло до батюшки, что некоторые бабушки слушали их.

Как власть имеющий пастырь, он внушал своим слушателям:

— Разве овечки отбиваются от стада? Разве не знают голос пастыря своего? Разве льнут к хищным волкам? Сколько раз я предупреждал вас, чтобы не слушали приходящих инде чужих проповедников!

Этим не обошлось. Батюшка по именам назвал провинившихся, и они с плачем, в слезах выходили вперед и каялись перед всем приходом.

Лида поняла — что здесь искать баптистов не стоит, и быстренько ушла. Какой-то осадок остался на душе, но и не исчезал образ пастыря, так не похожий на известных ей проповедников. «Что за сила в нем?» — думала девушка.

Так Лида познакомилась с отцом Александром.

Баптистов несколько позже она нашла и к православным больше не ходила.

Прошло шесть лет. К тому времени студентка пятого курса политехнического института Лида находилась в мучительных духовных исканиях. Многолетнее духовное спокойствие в баптизме было нарушено. Ее близкие друзья Катя, Генрих уже приняли православие. Они много рассказывали ей об удивительном батюшке из Новосибирска, сердце которого раскрыто для всех, для людей иных исповеданий в том числе. И вот она в Новосибирске.

Лида в детстве была крещена в Православии, и ей объяснили, что для вхождения в Церковь теперь достаточно пройти через исповедь у священника. Для этого она приехала к отцу Александру. Секретарю архиепископа, как всегда, некогда. Но он к концу дня, не забыв о своей посетительнице из Томска, берет ее с собой и направляется к родственникам.

Крепко ей от них досталось. Креста на ней нет. От всего, что было, надо отречься, ведь вера ее еретическая, хрупкая душа едва выдерживает. Батюшка в этот разговор не вмешивается, как будто не слышит, как будто он вообще ни причем.

Уже поздно. Отец Александр с Лидой выходят на улицу, направляясь к нему домой. Январь, морозит. Небо высокое-высокое, темное, глубокое. Батюшка быстро идет, Лида едва поспевает, не выдерживает, плачет. Ей непонятно, зачем она приехала, на душе тяжело, больно.

Батюшка поворачивается и таким проникновенным отеческим взглядом смотрит на неё:

— Что, больно? Очень больно? Теперь я твой батюшка!

И она уже в его могучих объятиях.

Такое странное для её слуха слово «батюшка» теперь значит для неё одно — отец. Она нашла отца. Отца на всю жизнь. Хотя немного ей придется быть рядом с ним. И батюшка есть такой, какой он есть. На следующий день он даже исповедовать её не стал. Послал в собор. Состоялась дежурная исповедь, не очень-то что давшая её душе, но она обрела отца и теперь уже навсегда стала чадом Православной церкви.

Батюшка повенчал нас с Лидой, обучил её искусству псаломщика, предложил бросить институт и идти служить в храм. А учиться осталось-то всего ничего.

— Как же бросить? – умоляющий взгляд девушки.

— Что, хочется закончить институт? Ладно, учись, только тебе это не понадобится.

Лида институт закончила. Инженером не отработала ни дня. Вот уже двадцать семь лет служит псаломщицей.

Не так уж много времени мы с матушкой Лидией были рядом с отцом Александром. Нам хотелось больше. Мы не хотели расставаться с ним так скоро, мы были еще совсем молоды тогда. Нам хотелось быть ближе к нему. Жизнь сложилась иначе. Мы находились далеко друг от друга, иногда годами не виделись, но отец Александр всегда есть, он нам всегда отец. Он живет в твоей жизни — и от этого легко и тепло на душе. Подозревал ли он об этой своей роли? Бывает, приедешь к нему, а он весь в нескончаемых церковных делах. Крутишься, крутишься где-то вокруг него, а ему и не до тебя, но как много значили те немногие слова, те благословения, которые удавалось всё-таки получить! Сам он порой удивлялся:

— Почему меня называют духовным отцом?...

Приехали мы к батюшке в Новокузнецк. Шел 2004 год. Сами уже с сединой, он стареет.

Представил нас народу:

— Вот эти люди, батюшка с матушкой, почему-то называющие меня духовным отцом…, — и дальше про нас.

Да, его называли отцом даже те, кому не много досталось получить от него духовнического окормления.

В молодости я знал двух священников — Почаевского духовника игумена Амвросия (Юрасова) и отца Александра Пивоварова. Первый, как виртуозный хирург, «во внутренностях» всё находил, в нашей душе. Мастер исповеди. Тщательнейше всё выскабливал из тебя, что только может быть греховного. Отец Александр ничего этого не делал. Даже начнет кто подробности грехов своих рассказывать, он отеческим целованием и собственным сокрушением затворял уста. И оставались одни слезы — слезы покаяния. На исповеди батюшка много не спрашивал. Перед исповедью призывал к покаянию, и все плакали, еще не дойдя до аналоя. Потом уходили очищенные, с легким сердцем и душой.

Один явил искусство исповеди, другой — дар покаяния.

Мой собрат и сослужитель иерей Николай Абрамов ездил к своим родным в Новокузнецк. Спрашиваю его впечатления о батюшкиных проповедях.

— У отца Александра, — ответил он, — одно проходит через все его проповеди — слово о покаянии.

Как рыба играет, плещется в воде, так легко и свободно батюшка владел словом, которое то плавно, то неожиданно перетекало с мысли на мысль, то прерывалось заданным им же вопросом, и дальше вслух отвечали и говорили прихожане. Монолог проповедника переходил в диалог отца, беседующего с детьми. И так даже с амвона. Мог и отчитать кого-нибудь, мог и похвалить. Иногда слушать было даже забавно. Такой серьёзный день как Торжество Православия (1979 год).

Батюшка, выйдя на амвон, начинает:

— Сегодня нам поступила жалоба…

Пауза. Все напрягаемся, ведь ачинская паства в те годы очень хорошо умела жаловаться архиерею, иногда письменно на десятки страниц.

— Так вот: поступила жалоба от икон, — продолжает батюшка.

На Торжество Православия утверждается почитание икон. На что же «пожаловались» батюшке иконы?

— Поступила жалоба от икон на то, что они стоят в кухонном серванте, а не в святом углу.

В советское время многие боялись или стеснялись ставить иконы на виду, вот и ютились маленькие образа, где им не место. Дальше идет разборка этой жалобы. Народ всё ближе и ближе теснится к амвону, о сонливости или рассеянности на службе нет и речи. Обращался батюшка в проповеди к пастве не иначе, как «родные», и все знали, что так оно и есть.

Теоретик и романтик, весь устремленный к проповеди и духовной жизни, а получил от Бога отца, человека духовного и проповедника. Однако как я был удивлен и смущен, видя, что мой любимый батюшка с таким упоением, весь в песке таскает кирпичи. Вот в стене выдалбливается ниша для сейфа, вот он пробивает метровую стену для сообщения между алтарями и так далее. Зачем? Ведь это отвлекает от главного, от служения Богу! Он же не только сам, но и меня, своего послушника, привлекает к участию в этом. И во дворе храма тоже затеяна стройка. Нет, понять батюшку-строителя я решительно не мог. Пришлось с этим, однако, смириться. С тех пор прошло много времени и не один год моего настоятельского служения, пока я понял и оценил своего батюшку-строителя. И еще я понял, что способен понимать и сопереживать, ценить только одну сторону, одно дарование моего аввы. Есть еще другой, мне неведомый и недоступный отец Александр, и там у него еще много таких, как я, только иных совсем, тех, кто любит балки, бетон и кирпичи.

Когда батюшка уже в последние свои годы звал меня к себе, то твердо обещал, что ни об одной балке в соборе у меня голова болеть не будет. Заманчиво! Только у него голова болела «во все стороны», обо всех и обо всем. Это был его дар и его крест.

Книги батюшка не писал. Был ли он богослов?

Новообращенный в православие, я часто ездил к батюшке. Вопросов было много. Хотелось глубже и хорошенько осознать и пережить истины Православия. Как-то в одной подсобной комнатке новосибирского епархиального управления беседовали с батюшкой. Батюшка говорил нам, что «Бога не видел никто никогда» (Ин. 1, 18) и добавил:

— И никогда не увидит.

Я был потрясен. Открылась некая страшная глубина… С детства я был уверен, что в раю, на небе, мы увидим Бога. Невозможно себе представить каким образом, но увидим. И вдруг я встал перед страшной вечной тайной…

Тогда я еще не знал ничего об апофатическом богословии, о святом Григории Паламе и учении св.Дионисия Ареопагита. Душа вздрогнула перед Божественным Мраком, где Бог. Слово священника поставило нас перед непостижимостью сущности Бога Невидимого, Бога Незримого.

Это был не урок по догматике, это было тайноводство богослова.

Батюшка умел молчать. Ты говоришь, выкладываешься, весь прозрачный перед ним, а он то ли устал, то ли где-то весь в себе. Он знает про тебя всё, ведь сам ему всё раскрыл, а ты про него — ничего.

Большой, огромный он перед тобой, и физически, и духовно, неприступный. Спросишь что о нем, о его делах, в ответ услышишь:

— Тебе это надо знать?

Ну, конечно, не надо.

Потом, став священником и вспоминая его, много раз пытался учиться у него молчать о себе. Так и не научился.

Для меня от юности, с детства, был естественен и вожделенен путь исповедника и мученика. Страдания за Христа и за веру — что может быть выше! Батюшка к этому не стремился. Скорее избегал.

Делал, однако, всё так, что эти гонения были. Он не вызывал огонь на себя, огонь сам настигал его. Батюшка старался лавировать между лояльностью к власти и истовым служением Богу. Приветлив и вроде бы весь послушен властям, над ним поставленным, — но почему-то нанял в храм кочегара, а получился священник; строил сарай, подсобное помещение в ограде церковной — а получилась крестилка; перевели на другое место, чтобы тихо сидел — там началась стройка храма; его отослали куда подальше — а он секретарь у архиерея, количество прихожан резко возрастает; говорит, что митрополит Сергий хорошо сделал, подписав Декларацию в 1927 году — а самиздатскую духовную литературу распространяет; грамотный — а чуду воскресения Клавдии Устюжаниной в Барнауле верит, да еще в проповеди об этом говорит. Батюшка на рожон не лез, но он служил Богу, и Бог вел его путем испытаний. В результате — самый северный приход епархии, дальше которого уже некуда, потом арест, тюрьма, суд, предательство собратьев, верность других, зона строгого режима, поселение, освобождение. Господь сподобил раба Своего исповеднического подвига.

Из заключения батюшка писал письма. Всегда подписывал: ваш узник прот. Александр. Находясь в Кызыле, на поселении, имел возможность носить рясу и крест. Крест он тогда носил только белый, иерейский, восьмиконечный. Наградной не носил. Арестованный в Великий пост, он все годы своего заключения совершал молитву Ефрема Сирина. Великий пост для него продолжился. Батюшка был рад в годы заключения духовной поддержке, ждал её в письмах.

Когда в Кызыле на поселении батюшка был уже доступен, к нему поехали, потянулись люди. Как-то в Великий Четверг после службы в пристройке храма меня ждал уполномоченный по делам религий. Он стал допытываться, кто ездил к Пивоварову и настаивал на том, чтобы к нему не устраивалось паломничество — сидит он, мол, не за веру.

Остановить батюшкиных духовных чад было невозможно. Они ехали к отцу-узнику. Поддерживали его духовно и телесно, а он поддерживал их.

Прошли годы. Мы уже не молоды. Подступает старость. Всё больше дают о себе знать болезни. Духовная юность тоже уже давно позади — ты состоявшийся священник. Дела, дела, дела, люди, люди, люди. И вот что поразительно! Приезжаешь к батюшке — исчезает все, и ты снова юноша, сын. Прильнешь к отцу, как будто ничего и не изменилось со времени наших первых встреч. Рядом с ним — всегда сын.

Кипучий, энергичный, весь в делах. Таким отец Александр был до конца. Однако, в последние годы, мы это заметили перед сорокалетием его служения, добавилось что-то иное. Он как будто прощался, уступая место другим. То похвалит молодых церковных тружеников, то вдруг о себе скажет:

— Надо же, сорок лет отслужил, и вот дошло, что надо заняться спасением души.

Мечтал о Дивеево. Встретившись с нами в Красноярске, он благословил каждого из наших детей отдельно. Потом, приехав к нему в Новокузнецк, мы и сами коленопреклонённо испросили его благословения, он помолился над нами. Необычная была для нас наша последняя поездка к нему в 2004 году. Такой родной, больной, уставший. Предчувствие чего-то грозного слышалось в его словах.

Будучи отцом, он теперь и сам искал опору в своих детях. Признавался, что всегда хотел послужить вместе с нами. Так и не пришлось. Времени нам уделил не мало. Был откровенен. Чего никогда не было раньше, много говорил о себе. Стрелка часов показывала далеко за полночь. Мы хотели его проводить. Он отказался, не позволил. Мы говорим ему, что ведь не безопасно, а он вдруг так строго:

— Мы же верующие, если что должно случиться, то вы не сможете предотвратить, а если Господь защитит, то никто повредить не сможет.

Так и ушел тогда в ночь один. Всецело в руках Божиих.

Следующий раз, через два года, мы стояли уже у его гроба. Батюшка, батюшка! Родной наш батюшка!... На собственной голове уже седина, а чувствуешь себя осиротевшим ребенком.

Батюшки с нами нет, но он есть. Над верующими смерть не имеет силы. Всё проходит, любовь не кончается.

Источник: «Отец Александр: воспоминания о митрофорном протоиерее Александре Ивановиче Пивоварове» / Гл. ред. — Карышев К.Л. — Новокузнецк: Сретение, 2008. — 248 с.